Будущий первый народный комиссар по морским делам РСФСР начал свою военную службу с насильственного водворения на кронштадтский штрафной корабль. Дело было в 1911-м. Полгода уклонявшийся от призыва в армию 22-летний портовый грузчик Павел Дыбенко в конце концов был арестован и этапирован из Риги на призывной пункт в Новозыбкове. Оттуда его и направили на Балтийский флот, с которым, как оказалось, будут связаны как самые яркие, так и самые позорные моменты жизни Павла Ефимовича.
После года в штрафниках Дыбенко перевели на броненосец «Император Павел I», где он стал служить корабельным электриком. Там-то невзлюбивший царскую власть крестьянский сын и вступил в подпольную группу большевиков. Звёздный час Дыбенко, как и многих других авантюристов, наступил после Февральской революции. В мае 1917 года Дыбенко избрали председателем ЦК Балтфлота, а спустя месяц молодой матрос оказался в числе организаторов большевистского бунта против Временного правительства. В ответ Керенский разогнал Центробалт, а Дыбенко и других заговорщиков отправил в тюрьму. Впрочем, через полтора месяца мятежного матроса освободили, сразу после чего он возродил Центробалт и объявил его «армией новой революции».
Осенью Дыбенко уже являлся членом Ревкома Петроградского Совета. Само собой, в Октябрьской революции он принял самое деятельное участие. А уже в ноябре Ленин назначил его наркомом по морским делам – как сказали бы раньше, морским министром. 28-летний Дыбенко оказался самым молодым народным комиссаром в первом советском правительстве. Впрочем, есть основания полагать, что эту должность он получил не за свои революционные заслуги, а благодаря своей любовнице и будущей жене Александре Коллонтай – видной большевичке, которая ратовала за свободную любовь и была старше Павла на 17 лет.
По-настоящему Дыбенко отличился перед ленинским правительством в январе 1918 года, когда сосредоточил в Петрограде 10 тыс. матросов для разгона Учредительного собрания. Историческая фраза матроса Железняка, обращённая к собранию депутатов в Таврическом дворце («Караул устал. Прошу прекратить заседание и разойтись по домам»), была произнесена именно по приказу Дыбенко. Однако уже в марте те же дыбенковские матросы проявили себя с самой худшей стороны. Вместе со своим командиром они были отправлены сражаться с немцами под Нарву. Вот только отряд Дыбенко преступно бежал с позиций, после чего противник беспрепятственно вошёл в город. Отказался своевольный нарком участвовать и в общем наступлении. Сверх того – захватив на железнодорожных путях несколько цистерн со спиртным, дезертиры увенчали свой позор наглым кутежом. Неизвестно, участвовал ли в попойке сам Дыбенко, но впоследствии ему не раз будут вменять в вину чрезмерную страсть к возлияниям. Даже безоглядно влюблённая в своего Павлушу Коллонтай однажды письменно выговорила ему: «Твой организм уже поддался разрушительному яду алкоголя. Стоит тебе выпить пустяк, и ты теряешь умственное равновесие». А в личном дневнике Коллонтай заметила: «Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова».
Примерно за год до смерти Дыбенко вошёл в состав специального судебного присутствия Верховного суда СССР – в числе других его членов он признал виновным в государственной измене маршала Михаила Тухачевского и других высших советских военачальников. Потому для Павла Ефимовича было полной неожиданностью вскоре обнаружить на скамье подсудимых себя
За фиаско под Нарвой Дыбенко лишили поста наркома и исключили из партии. Вскоре следственная комиссия, возглавляемая членом коллегии Наркомюста Николаем Крыленко, заключила, что проштрафившийся балтиец слишком легко отделался и подлежит аресту. Возможно, уже тогда Дыбенко настиг бы конец, но за него тут же горячо вступились как подопечные матросы, так и пылкая Коллонтай. Представитель французской военной миссии в России Жак Садуль отметил в своих записках: «Коллонтай убеждена, что следствие, начатое против её мужа, ничего не даст; с другой стороны, верные Дыбенко матросы направили Ленину и Троцкому ультиматум, извещающий, что, если через 48 часов их дорогой нарком не будет им возвращён, они откроют огонь по Кремлю и начнут репрессии против отдельных лиц. Коллонтай могла бы быть совершенно спокойна, не опасайся она в какой-то степени, что её мужа могут поспешно казнить в тюрьме».
В итоге Дыбенко отпустили под расписку о невыезде из Петрограда. Но, оказавшись на свободе, тот сразу же демонстративно отбыл в Самару. Тамошний губернский исполком возглавляли левые эсеры, как раз вставшие в оппозицию к большевикам из-за несогласия с недавно подписанным Брестским миром. Они с радостью приняли в свои ряды мятежного экс-наркома. В Самару тогда же эвакуировалось немало анархистов и анархиствующих матросов с захваченной немцами Украины. Большевики почувствовали для себя угрозу в этой концентрации в одном городе враждебных им сил. Тем более что Дыбенко с его несомненными лидерскими качествами запросто мог эти силы возглавить. Когда Крыленко по телеграфу связался с беглецом и попытался пригрозить ему, Дыбенко с усмешкой отвечал: «Ещё неизвестно, кто и кого будет арестовывать». Поэтесса Зинаида Гиппиус ехидно записала в дневнике: «Дыбенко пошёл на Крыленко, а Крыленко на Дыбенко, они друг друга арестовывают, и Коллонтайка тоже здесь путается».
Властям пришлось сменить тактику – пообещать Павлу, что его участь будет решать народный суд. Дыбенко понял, что его фактически прощают, и спокойно вернулся в Петроград. Народный суд в самом деле оправдал горе-командира, заключив, что к решению поставленных перед ним задач «он, не будучи военным специалистом, совершенно не был подготовлен».
Едва ли Дыбенко был подготовлен и для подпольной работы. Тем не менее именно на таковую его отправили после вынесения оправдательного приговора. В июле 1918 года Павел оказался на родной Украине, где его очень быстро арестовали немецкие оккупанты. Могло бы создаться впечатление, что большевики решили таким обходным способом расквитаться с дерзким соратником. Но нет: в конце лета советское правительство согласилось обменять своего опального товарища на нескольких немецких офицеров.
Павел вновь сумел отблагодарить однопартийцев (в рядах РКП(б) его восстановили в начале 1919-го). Не сумев проявить себя на фронтах Гражданской войны, куда он вновь был послан в качестве командира, Дыбенко зато успешно выступил в числе тех, кто в 1921 году подавлял сначала Кронштадтское восстание, а потом и крестьянское («антоновщину» в Тамбовской губернии).
В мирное время Дыбенко продолжил армейскую карьеру. Однако в 1938-м разделил участь большинства других доживших до этих лет командиров Гражданской войны. Примерно за год до смерти Дыбенко вошёл в состав специального судебного присутствия Верховного суда СССР – в числе других его членов он признал виновным в государственной измене маршала Михаила Тухачевского и других высших советских военачальников. Потому для Павла Ефимовича было полной неожиданностью вскоре обнаружить на скамье подсудимых себя. Согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 28 января 1938 года, «т. Дыбенко имел подозрительные связи с некоторыми американцами, которые оказались разведчиками». В постановлении обращалось внимание и на слухи «о том, что т. Дыбенко является немецким агентом. Хотя это сообщение опубликовано во враждебной белогвардейской прессе, тем не менее нельзя пройти мимо этого».
В отчаянии Дыбенко отправил Сталину трагикомичное письмо, будто сочинённое героем Зощенко: «Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей родины и партии. Но почему, за что? Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием… являются специальными разведчиками? На пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею. Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с меня позорное пятно, которое я не заслуживаю».
Но всё было тщетно: в феврале Дыбенко арестовали, а в июле 1938-го расстреляли. Точно так же, как и нелюбимого им и столь же огульно обвинённого Тухачевского.
